Подумал, что у меня прискорбно мало произведений в жанре постядерного...
Подумал, что у меня прискорбно мало произведений в жанре постядерного апокалипсиса и юмористических.
А может быть, совместить?
Как-то сама собой родилась история... ну или начало истории...
НАШИ ЛЮДИ В ГОЛЛИВУДЕ
1
Ярослав опустил поверх рубашек скатанные в рулон галстуки, подумал, проложил пижамой и положил сверху новенький ОЗК.
Теперь чемодан был полон. Но закрываться отказывался.
Несколько минут Ярослав давил на него коленом, пыхтел и ругался. Крышка упорно не защелкивалась. В этот момент в дверь и постучали.
Радуясь возможности передохнуть, Ярослав поспешил в прихожую и открыл. Взгляд его уперся в парадный мундир с новенькими, поблескивающими медалями «За освобождение Варшавы» и «За освобождение Берлина». Ярослав медленно задрал голову. Рост у него был не богатырский, сто семьдесят шесть сантиметров, и при встрече с рослыми людьми он до сих пор комплексовал.
Впрочем, перед этим парнем смутился бы любой.
Метра под два ростом, русоволосый, широкоплечий, с веснушчатым улыбчивым лицом он выглядел как образцовый солдат с плаката.
— Старший сержант Павел Нырок в ваше распоряжение прибыл, товарищ... — тут парень на мгновение запнулся, — товарищ режиссёр.
— Павел? — Ярослав кивнул. — Давайте без церемоний. Я человек штатский...
— У вас временное звание капитана, — напомнил Павел.
Ярослав досадливо махнул рукой.
— Да это... так... для солидности. Зовите меня просто Ярославом? Ярослав Кочетов. Без церемоний!
— Я с радостью, — ответил Павел и как-то ловко прошёл мимо Ярослава в квартиру. Посмотрел на чемодан. Присел, надавил на крышку ладошкой, защёлкнул. Встал, уже с чемоданом в руках, в другую руку взял здоровенный кофр и рюкзак. — Весь скарб? Или ещё что-то берём? Машина у подъезда.
— Весь... — пробормотал Ярослав. — Я готов.
Павел целеустремленно двинулся на выход, по пути поинтересовавшись.
— А вы не еврей, товарищ Кочетов?
— Я? Не... не довелось, — Ярослав смутился. — Это важно?
— Да спросить всё хочу, — смущённо произнёс Павел. — Зачем Израиль-то в замес ввязался?
Ярослав помотал головой. Вышел на лестничную площадку вслед за Павлом, стал закрывать дверь. Спросил:
— А если бы я был еврей, то откуда бы это знал? Про Израиль-то?
— Ну... — Павел ухитрился почесать нос, не выпуская из рук чемодана. — Евреи умные, должны про Израиль всё знать...
— Откуда ж ты такой, старший сержант Нырок, — пробормотал Павел.
— Деревня Верхние Защипки, товарищ режиссер. Это в низовьях Енисея. Наш род там со времён государя-императора живёт. Семья большая, одних братьев четверо...
— Здорово, — Ярослав пошёл вслед за Павлом. Лифт не работал уже второй день. — Все живы?
— Благодарю, все, — ответил Павел. — А как ваши?
— Я из Саратова, — мрачно ответил Ярослав.
— Вот же несчастье-то какое, — вздохнул Павел. Будто порыв ветра пронесся по подъезду. — А зачем по Саратову-то ракетами били, ему и так несладко было? Завод у вас какой?
— Заводы у нас тоже есть. Но говорят, что с Самарой перепутали.
— Это бывает, — вздохнул Павел. — Так вы не знаете насчёт Израиля, получается... Я-то думал все режиссёры...
— Слушайте, Павел, в Голливуде нас будет встречать Семён Сергеевич Сахаровский, продюсер, одессит. Наш человек на месте. Вы его спросите, — Ярослав мстительно улыбнулся. Сахаровский был скользкий тип, вечно затевал кинопроекты на постсоветском пространстве и всех кидал, чем и жил.
— Вот спасибо, так и сделаю! — обрадовался Павел.
Летели долго. Шли на запад, с дозаправкой на Кубе, огибали Прибалтику, чтобы не сильно фонило, потом быстро на максимальной высоте проскочили над Британией. Пилот позвал в кабину, уверял, что можно будет разглядеть верхушку Биг Бена, но потом признал, что та уже скрылась в холодных, зловеще мерцающих водах Нового Ла-Манша. Из пассажиров Ярослав с Павлом были вдвоём, всё остальное пространство старенького транспортника было забито гуманитаркой — мука, сахар, тушёнка, серые колючие одеяла. Павел, не спрашивая соорудил себе из одеял гнездо и уснул в нём. Его могучий храп заглушал даже рёв двигателей.
Ярослав нервничал, ходил по салону, потом к нему заглянул штурман, подмигнул, налил стакан дрянного коньяка — и вскоре Ярослав уже спал рядом с сержантом, чей храп совершенно перестал мешать.
В Гаване было тепло и влажно. Обязательное ношение противогазов уже отменили, хотя некоторые кубинцы упрямо ходили в респираторах и повязках. Ярослав и Павел умылись на взлётном поле, весёлый темнокожий техник угостил их ромом, на ломанном русском рассказал об истории советско-кубинской дружбы и дал с собой целую бутылку и пару спелых манго.
Дальше летелось веселее.
За ромом наведался штурман — объяснив, что после контузии ему это помогает контролировать приступы агрессии. Потом заглянул второй пилот и посоветовал штурману больше не наливать, если «товарищ режиссер» хочет увидеть Голливуд. Но зато выпил сам.
В Лос-Анжелес прилетели ранним утром.
Несколько вертолетов кружило в воздухе. Заходил на посадку Боинг. Вообще Лос-Анжелес удивительным образом совершенно не пострадал.
Транспортник приземлился, долго выруливал по полю аэродрома. Ярослав с жадным любопытством смотрел в иллюминатор — в Голливуде он ни разу не был. Вначале был слишком молодым и неизвестным, потом пандемия, потом война...
Когда самолёт опустил пандус, на поле уже ждали несколько грузовых автомобилей. Мрачные люди, большей частью негры, в военной форме, но без знаков отличий, принялись выгружать мешки, ящики и коробки. На Ярослава они смотрел с безразличием, на едва проснувшегося и потягивающегося Павла — неприязненно и с опаской.
— На Кубе снова, что ли? — спросил сержант.
— Нет, прилетели, сержант.
— О, так это америкосы! — расцвел Нырок. — Привет, хау ду ю ду?
Он добродушно рассмеялся и похлопал по плечу чернокожего здоровяка. Сказал:
— Ты не парься, братан. Мы обид не держим!
Негр что-то прошипел себе под нос и вздернул на плечи два мешка. Нырок ухмыльнулся, и, каким-то удивительным образом, потащил вниз сразу четыре.
Ярослав вздохнул и решил не участвовать в этом соревновании. Спустился вниз по ребристому железному пандусу. Было жарко, даже жарче, чем в Гаване, а ведь солнце только начало всходить.
— Ярослав! Ярослав Романович! — внизу его уже ждал Сахаровский. Толстенький, невысокий, лысый, в цветастой панамке, ярких голубых шортах и оранжевой рубашке-поло он выглядел чудовищно.
— Педераст что ли? — шепотом произнёс над ухом Ярослава сержант.
— Нет, мимикрирует, — так же тихо ответил Ярослав. — Бабник ещё тот...
Сахаровский тем временем засеменил навстречу. Облапил Ярослава и трижды расцеловал.
— По-нашему, по-русски! — радостно уточнил он. Глянул на Павла и робко протянул тому руку. — А вы, простите...
— Ассистент, — мрачно сказал сержант. — Старший.
Сахаровский понимающе закивал и снова перенёс внимание на Кочетова.
— Рад вам сообщить, что решение принято и единогласно утверждено всеми заинтересованными лицами! — сообщил он. — Только что были подписаны все бумаги. Отныне вы — военный комендант Голливуда. Ну, в части кинопроизводства.
— Так быстро... — растерялся Кочетов.
— А что вы хотите? Бизнес! Война-войной, но она закончилась, надо строить новый мир! И Голливуд готов внести свой вклад!
Сахаровский подмигнул и добавил:
— Жадины они тут все! Но вы не беспокойтесь, Славик. Я с вами и всё будет хорошо! Сегодня отдохнёте с дороги, я договорился, а завтра — приступите к службе!
— А это ещё кто? — пророкотал сверху Нырок.
Ярослав повернул голову и увидел стоящего за спиной Сахаровского человека — тощего, страшненького, узколицего, с чахлыми волосёнками. Человеку было под пятьдесят. Он неловко улыбался и стоял на полусогнутых ногах, горбясь, будто старался стать меньше ростом.
— Это... — Сахаровский смутился. — Вы уж простите, прибился на днях... жалко стало... подкармливаю, спит у меня в саду...
— Лицо знакомое... — прошептал Ярослав. — Кажется... нет, не может быть...
— Каколей Малкин, — кивнул Сахаровский. — Он с ума сошёл, как война началась. Считает себя маленьким потерявшимся мальчиком. С ума сошёл, в роль вошёл... эх, война-война, что ж ты, подлая, наделала...
Ярослав оторопело смотрел на Каколея.
Тот доверчиво улыбнулся.
— Ёшкин кот, — вздохнул Нырок. — Вот беда-то. У нас в деревне так однажды бабка Дуня с ума тронулась. Решила, что снова юная девица и ко всем приставала... Гражданин Сахаровский...
— Товарищ! Товарищ Сахаровский, я настаиваю! — Семён Сергеевич прижал ручки к груди.
— Вы не еврей?
— Ах, если бы! — Сахаровский помотал головой. — А с какой целью интересуетесь?
— Хочу обсудить политическую ситуацию на Ближнем Востоке.
— Как-нибудь потом, непременно, — кивнул Сахаровский и осторожно похлопал Нырка по бицепсу. — Да что ж мы стоим? У меня супруга с утра на ногах, жарит, варит, печёт! Ждём дорогих гостей, по-нашему, по-русски, за столом! Мне разрешили машину подогнать, только не к трапу, ну да тут недалеко, метров сто, вон за тем боингом...
И они двинулись по лётному полю.
Машина у Сахаровского была огромная, ярко-голубая, лимузин с откидывающейся крышей. Павел с грудой багажа и случайно прихваченным мешком гуманитарной муки занял заднее сиденье. Малкин, к удивлению Ярослава, забрался в багажник и прикрыл его за собой.
— Делайте вид, что не замечаете! — шепотом велел Сахаровский. — Иначе начнёт плакать, это невыносимо!
Ярослав представил себе плачущего Каколея и его замутило. Он быстро сел на переднее сиденье, несмотря на укоризненный взгляд Семен Сергеича и машина тронулась.
— Постарайтесь в дальнейшем садиться на заднее сиденье! Так вы сразу обозначаете своё главенствующее положение!
— Почему так?
— Впереди принято сидеть охраннику! — отчаянно жестикулируя и почти не держа руль, объяснял Сахаровский. — Тогда он принимает на себя основной удар!
Позади железно клацнуло. Павел опустил на борт автомобиля невесть откуда взявшийся пулемёт, выставил толстый ребристый ствол по ходу движения. Спросил:
— Часто шалят?
— Господи, уберите свою пушку! — взмолился Сахаровский. — Днём точно не шалят, мамой клянусь!
— И правда, Павел, — укоризненно сказал Ярослав. — Мы же не на войне, в конце концов! У нас специальная гуманитарная операция!
— Оно-то так, — с сомнением сказал Нырок. Но пулемёт спрятал. Непонятно куда.
Ехали недолго — машин на многочисленных магистралях, исчиркавших весь город, было мало. Всю дорогу Ярослав поглядывал на багажник, который временами приоткрывался — то ли Малкину хотелось подышать, то ли выпрыгнуть. Потом он заметил, что из багажника каждый раз вылетают разноцветные шоколадные драже и успокоился — впавший в детство актёр просто помечал дорогу.
— Весело тут у вас! — добродушно выкрикнул Павел.
— Чего? — не расслышал Сахаровский.
— Весело! — гаркнул сержант. — Очень рад, что меня к товарищу режиссеру прикомандировали! Очень уж я кино люблю!
— Да? — развеселился продюсер. — И что больше нравится? «Человек-паук»? «Железный человек»? «Стражи галактики»?
— Не, они быстрые очень, всё мельтешит, взрывается, я такое не люблю, — смущённо отозвался Павел. — Я что-нибудь попроще! «Двадцать один грамм» Алехандро Иньяриту, «Джерри» Ван Сента, «Шизополис» Содерберга... Извините...
Машина вильнула, Сахаровский с опаской оглянулся на Павла и остаток пути ехали молча.
Проживал известный голливудский продюсер одесского происхождения в небольшом двухэтажном домике, стоявшим стена к стене с такими же домишками, в линию выстроившимся вдоль потрескавшейся асфальтовой дороги. По другую сторону были холмы и торчащая среди них небольшая церковь неправославной внешности.
— Замечательный район! — бодро выбираясь из машины, сообщил Сахаровский. — Живу здесь временно, наблюдая за буднями простых лосанджелесцев и лосанджелесок...
На последнем слове он слегка запнулся, но всё-таки договорил его до конца.
Павел нахмурился. Спросил с обидой:
— А мы ж в Голливуд летели!
— Так Голливуд — часть Лос-Анджелеса! — белозубо улыбнулся Сахаровский. Зубы у него были хорошие, все искусственные.
— Не Сан-Франциско?
Сахаровский покачал головой.
— Вот вечно русские путают! Как Самару и Саратов! Совершенно разные города! Сан-Франциско — это столица геев! А Лос-Анджелес — столица кино!
Нырок с облегчением выдохнул. Кочетов поглядел на него с сочувствием и не стал говорить, что эти множества легко пересекаются.
— В дом, пройдёмте в дом! — потирая руки, воскликнул Сахаровский.
— Может Малкина извлечём? — предложил Ярослав.
— Нет-нет! Испугается! Да вы не волнуйтесь, он сам проберётся, у него и матрасик есть в тёмном углу, и миска с водой. Он очень шустрый...
Оглядываясь всё же на машину, Ярослав и Павел прошли за хозяином по выгоревшей лужайке перед домом. Из травы выглядывали порыжевшие от ржавчины распылители поливальной установки и облупленная гипсовая голова садового гнома.
— Раритет, — небрежно бросил Сахаровский. — С шестидесятых годов прошлого века стоит. Принадлежал Спивену Сти... — он покосился на Павла, — Лэвиду Динчу!
Павел остановился как вкопанный, протянул было руку, чтобы погладить скульптуру — и торопливо отвёл за спину.
В доме оказалось неожиданно холодно и шумно. Гудели кондиционеры, гремела на втором этаже музыка, грохотала на кухне посуда. Дверь вела сразу в здоровенную гостиную с лестницей на второй этаж, что поразило Павла.
— Сеней нет, — сказал он задумчиво. — Зимой весь дом выстудят!
И покачал головой.
— Сёма, это ты? — донесся женский голос. — А гости с тобой?
— Со мной, Настенька! — Сахаровский кинулся на звук. — Тебе помочь, золотко?
— Иди, иди, Фаине Абдулаевне помоги! Уж гостей-то встречу! — из кухни в просторную гостиную вышла женщина.
Нет, не просто женщина. Это была настоящая русская женщина — из тех, что и коня, и горящую избу. Причём неважно, что останавливать, а куда входить. Настенька была крупная, в сарафане и платке. Ей было лет пятьдесят, из-под платка выбивалась пышная белокурая коса, в одной руке она сжимала кухонное полотенце, в другой здоровенный стальной ковш.
Павел как-то неуловимо вытянулся по стойке смирно. Впрочем, Сахаровский сделал то же самое, прежде чем метнуться на кухню. Когда он пробегал мимо жены, та не глядя отвесила ему ниже спины полотенцем. Продюсер игриво захихикал и исчез на кухне, где не переставала греметь посуда.
Настенька внимательно осмотрела гостей, потом отвесила поясной поклон.
— С прибытием в Голливуд, гости дорогие! Намаялись, поди? Иссохлись? Мой-то балабол даже пивка с собой захватить не догадался!
— Иссохлись, — подтвердил Ярослав. Выпитый в дороге ром превратил рот в пещеру Али-Бабы после ограбления, пустую и засыпанную сухим песком.
— Ну-ка, испейте! — Настя, тяжело шагая приблизилась и поднесла им ковш. Павел ловко перехватил его и пробормотал:
— Первым обязан, служба...
И сделал несколько больших глотков.
— Морсик клюквенный, — ласково сказала Настя. — У них тут клюква — с райское яблочко размером. Я уж из неё и наливочку, и морсик, и пирожочки...
— А вы хорошая хозяйка, — похвалил Павел. — Чем помочь-то?
Настя замахала руками.
— Стой, стой... Гость помогать не должен, гость в доме — радость. У нас прислуга есть, Фаина Абдулаевна. Хороший мужик, работящий.
— Мужик? — нахмурился Павел.
— Только по документам, — отмахнулась Настя. — Это ведь Лос-Анджелес! Тут если у тебя пол не женский и не мужской, тебе просто так полторы тыщи грина в год платят! Вот Фаина Абдулаевна и объявила себя мужчиной-гей-трансвеститом. То есть носит она женскую одежду, любит мужиков, но по документам мужчина. К тому же духовно травмированный полиаморной расплывчатостью своего гендера — это тоже такой отдельный гендер есть. Получает каждый год девять тысяч — как гей, трансвестит, и полиаморно расплывчатый.
— Стоп, это всего четыре с половиной тысячи, — заметил Ярослав.
— Да, остальное как самоопределившийся негр-альбинос, родившийся в азиатской семье. Да вы не переживайте, это ведь Лос-Анджелес! Знаете, почему у нас город в войне совсем не пострадал?
(продолжение следует)
А может быть, совместить?
Как-то сама собой родилась история... ну или начало истории...
НАШИ ЛЮДИ В ГОЛЛИВУДЕ
1
Ярослав опустил поверх рубашек скатанные в рулон галстуки, подумал, проложил пижамой и положил сверху новенький ОЗК.
Теперь чемодан был полон. Но закрываться отказывался.
Несколько минут Ярослав давил на него коленом, пыхтел и ругался. Крышка упорно не защелкивалась. В этот момент в дверь и постучали.
Радуясь возможности передохнуть, Ярослав поспешил в прихожую и открыл. Взгляд его уперся в парадный мундир с новенькими, поблескивающими медалями «За освобождение Варшавы» и «За освобождение Берлина». Ярослав медленно задрал голову. Рост у него был не богатырский, сто семьдесят шесть сантиметров, и при встрече с рослыми людьми он до сих пор комплексовал.
Впрочем, перед этим парнем смутился бы любой.
Метра под два ростом, русоволосый, широкоплечий, с веснушчатым улыбчивым лицом он выглядел как образцовый солдат с плаката.
— Старший сержант Павел Нырок в ваше распоряжение прибыл, товарищ... — тут парень на мгновение запнулся, — товарищ режиссёр.
— Павел? — Ярослав кивнул. — Давайте без церемоний. Я человек штатский...
— У вас временное звание капитана, — напомнил Павел.
Ярослав досадливо махнул рукой.
— Да это... так... для солидности. Зовите меня просто Ярославом? Ярослав Кочетов. Без церемоний!
— Я с радостью, — ответил Павел и как-то ловко прошёл мимо Ярослава в квартиру. Посмотрел на чемодан. Присел, надавил на крышку ладошкой, защёлкнул. Встал, уже с чемоданом в руках, в другую руку взял здоровенный кофр и рюкзак. — Весь скарб? Или ещё что-то берём? Машина у подъезда.
— Весь... — пробормотал Ярослав. — Я готов.
Павел целеустремленно двинулся на выход, по пути поинтересовавшись.
— А вы не еврей, товарищ Кочетов?
— Я? Не... не довелось, — Ярослав смутился. — Это важно?
— Да спросить всё хочу, — смущённо произнёс Павел. — Зачем Израиль-то в замес ввязался?
Ярослав помотал головой. Вышел на лестничную площадку вслед за Павлом, стал закрывать дверь. Спросил:
— А если бы я был еврей, то откуда бы это знал? Про Израиль-то?
— Ну... — Павел ухитрился почесать нос, не выпуская из рук чемодана. — Евреи умные, должны про Израиль всё знать...
— Откуда ж ты такой, старший сержант Нырок, — пробормотал Павел.
— Деревня Верхние Защипки, товарищ режиссер. Это в низовьях Енисея. Наш род там со времён государя-императора живёт. Семья большая, одних братьев четверо...
— Здорово, — Ярослав пошёл вслед за Павлом. Лифт не работал уже второй день. — Все живы?
— Благодарю, все, — ответил Павел. — А как ваши?
— Я из Саратова, — мрачно ответил Ярослав.
— Вот же несчастье-то какое, — вздохнул Павел. Будто порыв ветра пронесся по подъезду. — А зачем по Саратову-то ракетами били, ему и так несладко было? Завод у вас какой?
— Заводы у нас тоже есть. Но говорят, что с Самарой перепутали.
— Это бывает, — вздохнул Павел. — Так вы не знаете насчёт Израиля, получается... Я-то думал все режиссёры...
— Слушайте, Павел, в Голливуде нас будет встречать Семён Сергеевич Сахаровский, продюсер, одессит. Наш человек на месте. Вы его спросите, — Ярослав мстительно улыбнулся. Сахаровский был скользкий тип, вечно затевал кинопроекты на постсоветском пространстве и всех кидал, чем и жил.
— Вот спасибо, так и сделаю! — обрадовался Павел.
Летели долго. Шли на запад, с дозаправкой на Кубе, огибали Прибалтику, чтобы не сильно фонило, потом быстро на максимальной высоте проскочили над Британией. Пилот позвал в кабину, уверял, что можно будет разглядеть верхушку Биг Бена, но потом признал, что та уже скрылась в холодных, зловеще мерцающих водах Нового Ла-Манша. Из пассажиров Ярослав с Павлом были вдвоём, всё остальное пространство старенького транспортника было забито гуманитаркой — мука, сахар, тушёнка, серые колючие одеяла. Павел, не спрашивая соорудил себе из одеял гнездо и уснул в нём. Его могучий храп заглушал даже рёв двигателей.
Ярослав нервничал, ходил по салону, потом к нему заглянул штурман, подмигнул, налил стакан дрянного коньяка — и вскоре Ярослав уже спал рядом с сержантом, чей храп совершенно перестал мешать.
В Гаване было тепло и влажно. Обязательное ношение противогазов уже отменили, хотя некоторые кубинцы упрямо ходили в респираторах и повязках. Ярослав и Павел умылись на взлётном поле, весёлый темнокожий техник угостил их ромом, на ломанном русском рассказал об истории советско-кубинской дружбы и дал с собой целую бутылку и пару спелых манго.
Дальше летелось веселее.
За ромом наведался штурман — объяснив, что после контузии ему это помогает контролировать приступы агрессии. Потом заглянул второй пилот и посоветовал штурману больше не наливать, если «товарищ режиссер» хочет увидеть Голливуд. Но зато выпил сам.
В Лос-Анжелес прилетели ранним утром.
Несколько вертолетов кружило в воздухе. Заходил на посадку Боинг. Вообще Лос-Анжелес удивительным образом совершенно не пострадал.
Транспортник приземлился, долго выруливал по полю аэродрома. Ярослав с жадным любопытством смотрел в иллюминатор — в Голливуде он ни разу не был. Вначале был слишком молодым и неизвестным, потом пандемия, потом война...
Когда самолёт опустил пандус, на поле уже ждали несколько грузовых автомобилей. Мрачные люди, большей частью негры, в военной форме, но без знаков отличий, принялись выгружать мешки, ящики и коробки. На Ярослава они смотрел с безразличием, на едва проснувшегося и потягивающегося Павла — неприязненно и с опаской.
— На Кубе снова, что ли? — спросил сержант.
— Нет, прилетели, сержант.
— О, так это америкосы! — расцвел Нырок. — Привет, хау ду ю ду?
Он добродушно рассмеялся и похлопал по плечу чернокожего здоровяка. Сказал:
— Ты не парься, братан. Мы обид не держим!
Негр что-то прошипел себе под нос и вздернул на плечи два мешка. Нырок ухмыльнулся, и, каким-то удивительным образом, потащил вниз сразу четыре.
Ярослав вздохнул и решил не участвовать в этом соревновании. Спустился вниз по ребристому железному пандусу. Было жарко, даже жарче, чем в Гаване, а ведь солнце только начало всходить.
— Ярослав! Ярослав Романович! — внизу его уже ждал Сахаровский. Толстенький, невысокий, лысый, в цветастой панамке, ярких голубых шортах и оранжевой рубашке-поло он выглядел чудовищно.
— Педераст что ли? — шепотом произнёс над ухом Ярослава сержант.
— Нет, мимикрирует, — так же тихо ответил Ярослав. — Бабник ещё тот...
Сахаровский тем временем засеменил навстречу. Облапил Ярослава и трижды расцеловал.
— По-нашему, по-русски! — радостно уточнил он. Глянул на Павла и робко протянул тому руку. — А вы, простите...
— Ассистент, — мрачно сказал сержант. — Старший.
Сахаровский понимающе закивал и снова перенёс внимание на Кочетова.
— Рад вам сообщить, что решение принято и единогласно утверждено всеми заинтересованными лицами! — сообщил он. — Только что были подписаны все бумаги. Отныне вы — военный комендант Голливуда. Ну, в части кинопроизводства.
— Так быстро... — растерялся Кочетов.
— А что вы хотите? Бизнес! Война-войной, но она закончилась, надо строить новый мир! И Голливуд готов внести свой вклад!
Сахаровский подмигнул и добавил:
— Жадины они тут все! Но вы не беспокойтесь, Славик. Я с вами и всё будет хорошо! Сегодня отдохнёте с дороги, я договорился, а завтра — приступите к службе!
— А это ещё кто? — пророкотал сверху Нырок.
Ярослав повернул голову и увидел стоящего за спиной Сахаровского человека — тощего, страшненького, узколицего, с чахлыми волосёнками. Человеку было под пятьдесят. Он неловко улыбался и стоял на полусогнутых ногах, горбясь, будто старался стать меньше ростом.
— Это... — Сахаровский смутился. — Вы уж простите, прибился на днях... жалко стало... подкармливаю, спит у меня в саду...
— Лицо знакомое... — прошептал Ярослав. — Кажется... нет, не может быть...
— Каколей Малкин, — кивнул Сахаровский. — Он с ума сошёл, как война началась. Считает себя маленьким потерявшимся мальчиком. С ума сошёл, в роль вошёл... эх, война-война, что ж ты, подлая, наделала...
Ярослав оторопело смотрел на Каколея.
Тот доверчиво улыбнулся.
— Ёшкин кот, — вздохнул Нырок. — Вот беда-то. У нас в деревне так однажды бабка Дуня с ума тронулась. Решила, что снова юная девица и ко всем приставала... Гражданин Сахаровский...
— Товарищ! Товарищ Сахаровский, я настаиваю! — Семён Сергеевич прижал ручки к груди.
— Вы не еврей?
— Ах, если бы! — Сахаровский помотал головой. — А с какой целью интересуетесь?
— Хочу обсудить политическую ситуацию на Ближнем Востоке.
— Как-нибудь потом, непременно, — кивнул Сахаровский и осторожно похлопал Нырка по бицепсу. — Да что ж мы стоим? У меня супруга с утра на ногах, жарит, варит, печёт! Ждём дорогих гостей, по-нашему, по-русски, за столом! Мне разрешили машину подогнать, только не к трапу, ну да тут недалеко, метров сто, вон за тем боингом...
И они двинулись по лётному полю.
Машина у Сахаровского была огромная, ярко-голубая, лимузин с откидывающейся крышей. Павел с грудой багажа и случайно прихваченным мешком гуманитарной муки занял заднее сиденье. Малкин, к удивлению Ярослава, забрался в багажник и прикрыл его за собой.
— Делайте вид, что не замечаете! — шепотом велел Сахаровский. — Иначе начнёт плакать, это невыносимо!
Ярослав представил себе плачущего Каколея и его замутило. Он быстро сел на переднее сиденье, несмотря на укоризненный взгляд Семен Сергеича и машина тронулась.
— Постарайтесь в дальнейшем садиться на заднее сиденье! Так вы сразу обозначаете своё главенствующее положение!
— Почему так?
— Впереди принято сидеть охраннику! — отчаянно жестикулируя и почти не держа руль, объяснял Сахаровский. — Тогда он принимает на себя основной удар!
Позади железно клацнуло. Павел опустил на борт автомобиля невесть откуда взявшийся пулемёт, выставил толстый ребристый ствол по ходу движения. Спросил:
— Часто шалят?
— Господи, уберите свою пушку! — взмолился Сахаровский. — Днём точно не шалят, мамой клянусь!
— И правда, Павел, — укоризненно сказал Ярослав. — Мы же не на войне, в конце концов! У нас специальная гуманитарная операция!
— Оно-то так, — с сомнением сказал Нырок. Но пулемёт спрятал. Непонятно куда.
Ехали недолго — машин на многочисленных магистралях, исчиркавших весь город, было мало. Всю дорогу Ярослав поглядывал на багажник, который временами приоткрывался — то ли Малкину хотелось подышать, то ли выпрыгнуть. Потом он заметил, что из багажника каждый раз вылетают разноцветные шоколадные драже и успокоился — впавший в детство актёр просто помечал дорогу.
— Весело тут у вас! — добродушно выкрикнул Павел.
— Чего? — не расслышал Сахаровский.
— Весело! — гаркнул сержант. — Очень рад, что меня к товарищу режиссеру прикомандировали! Очень уж я кино люблю!
— Да? — развеселился продюсер. — И что больше нравится? «Человек-паук»? «Железный человек»? «Стражи галактики»?
— Не, они быстрые очень, всё мельтешит, взрывается, я такое не люблю, — смущённо отозвался Павел. — Я что-нибудь попроще! «Двадцать один грамм» Алехандро Иньяриту, «Джерри» Ван Сента, «Шизополис» Содерберга... Извините...
Машина вильнула, Сахаровский с опаской оглянулся на Павла и остаток пути ехали молча.
Проживал известный голливудский продюсер одесского происхождения в небольшом двухэтажном домике, стоявшим стена к стене с такими же домишками, в линию выстроившимся вдоль потрескавшейся асфальтовой дороги. По другую сторону были холмы и торчащая среди них небольшая церковь неправославной внешности.
— Замечательный район! — бодро выбираясь из машины, сообщил Сахаровский. — Живу здесь временно, наблюдая за буднями простых лосанджелесцев и лосанджелесок...
На последнем слове он слегка запнулся, но всё-таки договорил его до конца.
Павел нахмурился. Спросил с обидой:
— А мы ж в Голливуд летели!
— Так Голливуд — часть Лос-Анджелеса! — белозубо улыбнулся Сахаровский. Зубы у него были хорошие, все искусственные.
— Не Сан-Франциско?
Сахаровский покачал головой.
— Вот вечно русские путают! Как Самару и Саратов! Совершенно разные города! Сан-Франциско — это столица геев! А Лос-Анджелес — столица кино!
Нырок с облегчением выдохнул. Кочетов поглядел на него с сочувствием и не стал говорить, что эти множества легко пересекаются.
— В дом, пройдёмте в дом! — потирая руки, воскликнул Сахаровский.
— Может Малкина извлечём? — предложил Ярослав.
— Нет-нет! Испугается! Да вы не волнуйтесь, он сам проберётся, у него и матрасик есть в тёмном углу, и миска с водой. Он очень шустрый...
Оглядываясь всё же на машину, Ярослав и Павел прошли за хозяином по выгоревшей лужайке перед домом. Из травы выглядывали порыжевшие от ржавчины распылители поливальной установки и облупленная гипсовая голова садового гнома.
— Раритет, — небрежно бросил Сахаровский. — С шестидесятых годов прошлого века стоит. Принадлежал Спивену Сти... — он покосился на Павла, — Лэвиду Динчу!
Павел остановился как вкопанный, протянул было руку, чтобы погладить скульптуру — и торопливо отвёл за спину.
В доме оказалось неожиданно холодно и шумно. Гудели кондиционеры, гремела на втором этаже музыка, грохотала на кухне посуда. Дверь вела сразу в здоровенную гостиную с лестницей на второй этаж, что поразило Павла.
— Сеней нет, — сказал он задумчиво. — Зимой весь дом выстудят!
И покачал головой.
— Сёма, это ты? — донесся женский голос. — А гости с тобой?
— Со мной, Настенька! — Сахаровский кинулся на звук. — Тебе помочь, золотко?
— Иди, иди, Фаине Абдулаевне помоги! Уж гостей-то встречу! — из кухни в просторную гостиную вышла женщина.
Нет, не просто женщина. Это была настоящая русская женщина — из тех, что и коня, и горящую избу. Причём неважно, что останавливать, а куда входить. Настенька была крупная, в сарафане и платке. Ей было лет пятьдесят, из-под платка выбивалась пышная белокурая коса, в одной руке она сжимала кухонное полотенце, в другой здоровенный стальной ковш.
Павел как-то неуловимо вытянулся по стойке смирно. Впрочем, Сахаровский сделал то же самое, прежде чем метнуться на кухню. Когда он пробегал мимо жены, та не глядя отвесила ему ниже спины полотенцем. Продюсер игриво захихикал и исчез на кухне, где не переставала греметь посуда.
Настенька внимательно осмотрела гостей, потом отвесила поясной поклон.
— С прибытием в Голливуд, гости дорогие! Намаялись, поди? Иссохлись? Мой-то балабол даже пивка с собой захватить не догадался!
— Иссохлись, — подтвердил Ярослав. Выпитый в дороге ром превратил рот в пещеру Али-Бабы после ограбления, пустую и засыпанную сухим песком.
— Ну-ка, испейте! — Настя, тяжело шагая приблизилась и поднесла им ковш. Павел ловко перехватил его и пробормотал:
— Первым обязан, служба...
И сделал несколько больших глотков.
— Морсик клюквенный, — ласково сказала Настя. — У них тут клюква — с райское яблочко размером. Я уж из неё и наливочку, и морсик, и пирожочки...
— А вы хорошая хозяйка, — похвалил Павел. — Чем помочь-то?
Настя замахала руками.
— Стой, стой... Гость помогать не должен, гость в доме — радость. У нас прислуга есть, Фаина Абдулаевна. Хороший мужик, работящий.
— Мужик? — нахмурился Павел.
— Только по документам, — отмахнулась Настя. — Это ведь Лос-Анджелес! Тут если у тебя пол не женский и не мужской, тебе просто так полторы тыщи грина в год платят! Вот Фаина Абдулаевна и объявила себя мужчиной-гей-трансвеститом. То есть носит она женскую одежду, любит мужиков, но по документам мужчина. К тому же духовно травмированный полиаморной расплывчатостью своего гендера — это тоже такой отдельный гендер есть. Получает каждый год девять тысяч — как гей, трансвестит, и полиаморно расплывчатый.
— Стоп, это всего четыре с половиной тысячи, — заметил Ярослав.
— Да, остальное как самоопределившийся негр-альбинос, родившийся в азиатской семье. Да вы не переживайте, это ведь Лос-Анджелес! Знаете, почему у нас город в войне совсем не пострадал?
(продолжение следует)
